Некролог.

Лесной поселок при железной дороге с легким названием Свеженькая в детстве всегда магнетически притягивал мое внимание.

Своей близкой недоступностью. Затаенностью среди глухих мордовских лесов. Загадочностью.

Изначально поселок образовался как станция на однопутной железнодорожной ветке, пронизывающей тамбовские на период ее строительства леса и соединяющей узловую станцию Кустаревка с Вернадовкой.

Железная дорога строилась в конце позапрошлого века и изначально видимо создавалась для освоения дикого по тем временам лесного края.

Исследователи родного края датируют основание поселка 1914-1918 годами. Но мне, связавшему определенный период в своей жизни с одни из заводов по переработке макулатуры, куда свозились для утилизации различные устаревшие библиотечные фонды, попал в руки в 70-е годы железнодорожный справочник за 1893 год, где значились все станции и полустанки этой ветки: 15 км, Свеженькая, Известь, Выша…

Название поселка исследователи производят от слова «свержень», что мне кажется заумным и надуманным. И напоминающим чем-то поиски в своих родословных некоторыми людьми капель голубой крови.

Само слово «Свеженькая» своим русским корнем не требует толмачества и понятно каждому.

При станции было Бутское лесничество, названное, скорее всего, по имени находящихся в 15 километрах от нее села Салтыковы Буты.

Лесничество, как и земли вокруг на огромном пространстве, принадлежало крупным землевладельцам из князей Гагариных, род которых в дореволюционной России по многочисленности мог бы поспорить не только с графским родом Толстых.

Несмотря на густонаселенность района, поселок действительно был труднодоступен. Окружающие леса местами были болотистыми, лесные дороги только проселочными и единственной артерией, полноценно связывающей этот и другие населенные пункты на построенной железной дороге, была сама эта дорога. К слову, какой-либо сносной дороги с твердым покрытием не было построено ни при проклятом царизме, ни при родной Советской власти.

Хотя лес был ухожен, разбит на кварталы всегда прочищенными просеками.

Скорее всего, с 1914-18 годами, и более поздними 20-ми было связано бурное развитие поселка. Которое в свою очередь было вызвано определенными процессами в русской деревне. Деревня же была перенаселена, земли не хватало, как не хватало и просто жизненного пространства. Из сел с многовековой историей начали образовываться выселки. Началась малая миграция населения, при которой люди искали лучшей жизни вблизи родных мест.

Поселок же был промышленным, поскольку там находились организации, связанные с заготовкой леса. В период колхозного строительства, когда деньги на трудодни в рядовом колхозе были большой редкостью, в леспромхозе их платили. Небольшие это были деньги, но были.

За поиском лучшей доли переезжали из окружающих сел родственными кланами. К тому же в лесах жило коренное мордовское население, в свою очередь тянувшееся к свету. Эта схема развития была характерна и для других прижелезнодорожных населенных пунктов.

По иронии судьбы в 1920-е при территориальном переделе губерний и решении национального вопроса поселок оказался разделен железной дорогой на две части. Одна половина отошла к вновь организованной Мордовской республике, другая к Рязанщине. Было два сельских совета, в магазине на мордовской был дешевле сахар. Но национальный вопрос к сахару отношения не имел совершенно. Просто Рязанщина и Мордовия относились к разным ценовым поясам, которые сошлись в одном, по сути, поселке по разные стороны железнодорожного пути.

Но была одна школа, на мордовской стороне. Одна больница, на рязанской. Один клуб, не помню на чьей. И деление на две части воспринималось, скорее всего, как местная достопримечательность.

В то время, когда меня судьба связала со Свеженькой, а это конец 60-х прошлого столетия, мордовское население составляло большинство. Мордовская речь была обыденной. В школьном интернате, где я жил и где жили все дети из удаленных деревень и лесных кордонов, я был единственным русским парнишкой. Само собой как-то усвоились азы мордовского языка. И шалостью нашей было завести разговор со сверстниками на мордовском в присутствии воспитателя, что ее раздражало, а нас веселило. Ее раздражало потому что не понимала нас. Нас же веселило, потому что мы вставляли между фраз ее имя.

Уважение к мордовскому народу, его национальному трудолюбию, мордовскому языку у меня сохранилось на всю жизнь.

В мордовских семьях того времени обычным была многодетность, что уже ушло из русских семей. В школе нередко сидели в одном классе дядя с племянником.

Мордве была типично свойственна простота, гостеприимность. Я отношу это качество за счет нужды, которая неизбежна была для большой семьи. Да и редко кто жил в то время богато.

Много лет спустя после окончания школы я заехал в Свеженькую и навестил мать своего друга Нюхаева. Старая уже мордовка узнала меня и первый же вопрос ее ко мне был:

-Щи будешь?

Национального же вопроса просто не существовало.

Дома, постройки в поселке были из дерева, почерневшего от времени. По центральным улицам проложены деревянные тротуары.

В школе в мое время было порядка четырехсот учеников. Были параллельные классы, несколько смен. Был спортзал, построенный родителями методом народной стройки.

И в школе был очень сильный состав преподавателей. У меня отложилась в памяти моя классная математичка Нина Андреевна Тарасова и преподававшая литературу с русским Роза Михайловна Васяева. Первая на момент написания очерка жива, дай бог ей долгих лет жизни.

У Розы Михайловны позже выяснилась интереснейшая судьба. Отец ее организовывал коммуну в поселке Вадакша, расположенному неподалеку, на базе которой был создан совхоз «Свобода». Коммуна, как и все другие в Советском Союзе, не сохранилась, но название прочно закрепилось в обиходе за населенным пунктом. Сама Р. М. девушкой попала под поезд, ей отрезало ногу.

Профессионализм этих преподавателей был очень высок и лично мне они задали планку требований на всю жизнь.

Когда появились интернет и «Одноклассники» и в общении с родиной появились новые возможности, горько было узнать, что в Свеженской школе осталось семь учеников, на которых приходится семь преподавателей.

Поселок очень неудобно располагался по отношению к своим районным центрам. Для автотранспорта существовала лишь разбитая грунтовка. И легче было выбраться в Москву, чем в районный городок Зубова Поляна.

Связь с внешним миром осуществлялась в основном по железной дороге. Раз в сутки проходил поезд «Москва-Вернадовка» и курсировал рабочий поезд с двумя вагончиками от Кустаревки. Дорога никогда не была электрифицирована и тащил вагончики дымящий с тянувшимся за ним шлейфом зольных выбросов паровоз. Паровозов в то время много стояло в Кустаревке, видимо на консервации. Позже, в начале 80-х, паровоз заменили на тепловоз, а консервационные экземпляры видимо отправили на металлолом.

Проход Вернадовского поезда был событием дня. Не всегда были билеты, особенно на праздники. Проводы близких, прощания, поцелуи…

На Москву поезд проходил в вечернее время и стоял десять минут. В пятидесяти метрах находился магазинчик и быстрые на ногу мужики успевали сбегать за бутылкой.

К этому приспособилась местная шпана и срывала с гонцов вошедшие в моду меховые шапки. Гонцам на заявления и разборки времени не было.

Любой веревочке всегда находится конец, шпану переловили, а славу криминального поселок получил известную.

Мы же, дети окружающих деревень, добирались до поселка достаточно сложным путем. Мой путь был самым длинным. Их крохотной деревушки Жульевка, где я был единственным парнишкой, пожелавшим закончить десятилетку, я шел пару километров до соседней крупной деревни Крутое, где соединялся со сверстниками. Все вместе добирались до железнодорожного полустанка 21 км и дожидались рабочего поезда. Иногда шли по шпалам. Но расстояние в 17 километров преодолеть было не всем под силу. По субботам направлялись по домам на выходные. Также на рабочем поезде, иногда на товарном. Товарняк курсировал каждый день и мы просили машинистов притормозить на полустанке, чтобы удобнее было спрыгнуть. Иногда они, входя в наше детское серьезное положение, легко соглашались, иногда просили рубль видимо на водку, иногда отказывали. Несколько раз добирались лесом через Зеленый кордон просеками. Но такой длинный путь, еще раз, был под силу не всем, а идти через лес в одиночку было страшновато. Водились и волки, и медведи. Волчий вой приходилось слышать неоднократно.

Кордоны представляли собой в то время своего рода лесной хутор из двух-трех мордовских семей. Запомнились фамилии Ляшиных, Барановых.

Кордонов было много. Детей у лесников тоже обычно было по 9-12 человек. Вот для них и существовал уже упоминаемый мною интернат. Интернат также собирал детей из окружающих лесных деревень Топливная Ветка, Крутец и других.

Представлял он собой одноэтажное здание со спальными комнатами, комнатой для занятий и рядом умывальников. Туалет был на улице, но в деревне никогда не было теплых туалетов.

Угасание поселка было запрограммировано оттоком молодежи в город. Это стало причиной вымирания большинства деревень. Ошибкой ли была такая политика власть имущих, просчетом ли, не нам судить. Но молодежь уехала, старики поумирали, жизнь угасала.

Те трудности, которые не замечались когда поселок жил полноценной жизнью, при старении его стали бедой.

Лес выпилили в лихие 90-е, население сократилось, железная дорога стала невостребована. Вернадовский поезд изменил маршрут, однопутку законсервировали, оставив только рабочий поезд как единственную ниточку, сохраняющую связь с внешним миром.

Население уменьшилось до той критической величины, что не смогло защитить себя от другой страшной беды – пожаров.

В наших краях никогда не было на моей памяти лесных пожаров. И старики о них не рассказывали. Лесные пожару были где-то далеко, в Сибири, где на безлюдных лесных пространствах горела тайга от ударов молний.

Лес у нас не горел даже в трудном 1972 году, когда в центральной России горели торфяники. Но тогда это было объяснимо и понятно. Понятно то, что торфяники своеобразны в пожарном отношении и их трудно тушить.

В этом году Свеженькая сгорела и огонь пришел не из леса. Толи баня загорелась, толи трава и поселок выгорел полностью. Огонь ушел в лес и сжег другие деревни.

Приехавшие пожарные долго выясняли, чья сторона горит: мордовская или рязанская.

Так национальный и территориальный вопросы, не замечаемые десятилетиями, способствовали гибели поселка.

Жители рязанской части жить больше после пожаров в Свеженькой не захотели. Им не подключили даже газ, проведенный в мордовской части.

Пятнадцать же домов, построенные для погорельцев на мордовской стороне, поселка не возродят.

Оптимистичным было зарождение Свеженькой, полноценна жизнь и страшен конец ее…

Дай, Господи, памяти нам.